Игумен Никон (Николай Николаевич Воробьев; 1894–1963) родился в Тверской губернии в бедной многодетной крестьянской семье, традиционно православной.
После начальной школы, которую Коля окончил отлично, отец сумел устроить его в реальное училище в Вышнем Волочке. Здесь, несмотря на крайнюю нужду, мальчик не только продолжал учение, но и при переходе из класса в класс неизменно получал награду первой степени. Однако в реальном училище Коля под влиянием атеистической пропаганды совершенно потерял веру, но у него чрезвычайно обострилось искание истины. Он с большой надеждой и жаждой найти ответ занялся изучением наук в уверенности, что они откроют ему все тайны и смысл жизни. Но, убедившись, что науки, кроме материи, ничем другим не занимаются и вопроса о Боге в них вообще не ставится, он со всем пылом своей натуры занялся изучением истории философии. Она поразила его хаосом разнообразных противоречивых мнений об истоках и смысле всего существующего, и прежде всего о смысле человеческой жизни. Как говорил он впоследствии, «каждый философ считал, что нашел истину, — а сколько их было, философов?!»
В 1914 году, двадцати лет, Николай блестяще окончил реальное училище, но вышел из него без радости, не получив никакого ответа на свой мучительный вопрос. И он предпринимает еще одну попытку разрешить главный для него вопрос: зачем я живу? Николай поступает в Психоневрологический институт в Петрограде. Однако, увидев, что и здесь этим вопросом не занимаются, юноша, окончив первый курс, глубоко разочарованный, уходит из института. У него наступил окончательный духовный кризис. Он возвращается в 1915 году в Вышний Волочёк.
И однажды летом, поздним вечером, находясь в состоянии почти полного отчаяния, он вдруг вспомнил о детских годах веры. И как молния промелькнула мысль: а что, если действительно Бог есть? Должен же Он открыться? И вот юноша, неверующий, пал на колени и из самой глубины своего существа, почти в отчаянии, воскликнул: «Господи, если Ты есть, то откройся мне! Я ищу Тебя не для каких-нибудь земных, корыстных целей. Мне ничего не надо, но только одно: есть Ты или нет Тебя?»
И… Он открылся. Батюшка впоследствии говорил: «Невозможно передать то действие благодати, которое убеждает в существовании Бога с силой и очевидностью, не оставляющей ни малейшего сомнения у человека. Господь открывается так, как, скажем, после мрачной тучи вдруг просияет солнышко: ты уже не сомневаешься, солнце это или фонарь кто-нибудь зажег. Так Господь открылся мне, что я припал к земле со словами: “Господи, слава Тебе, благодарю Тебя! Даруй мне всю жизнь служить Тебе! Пусть все скорби, все страдания, какие есть на земле, сойдут на меня — даруй мне все пережить, только не отпасть от Тебя, не лишиться Тебя”»1.
Долго ли продолжалось это состояние: час, два, Николай точно не помнил. Но когда поднялся с колен, то услышал мощные, размеренные, уходящие в бесконечность удары церковного колокола. В первый момент он не придал этому значения, полагая, что звонят в монастыре, который был неподалеку. Но звон не прекращался, да и время оказалось слишком поздним для благовеста — за полночь.
Так совершился полный переворот в мировоззрении. Бог явил Себя тому, кто искал Его всеми силами своей души. Господь ответил на эти искания и дал «вкусить и увидеть», что Он есть и что Он благ (см.: Пс. 33:9).
В последующие два года Николай вел затворнический, строго подвижнический образ жизни (в день съедал лишь пять картофелин и кусок хлеба в пол-ладони), в постоянной молитве, в изучении Евангелия, святых отцов. В 1917 году он поступил в Московскую духовную академию, где учился до ее закрытия в 1919 году. Потом был псаломщиком в Борисоглебском храме в Москве.
5 апреля (по н. ст.) 1931 года в Минске, в Вербное воскресенье, Николай принял монашеский постриг с именем ученика прп. Сергия Радонежского Никона, а 7 апреля был рукоположен во иеродиакона, 8 января 1932 года — во иеромонаха.
Приходится поражаться той силе веры и ревности Николая Николаевича, который в столь лютое время гонений на Церковь стал на стезю монашества и священства. Немногие решались на подобный подвиг. И это было действительно отречением от мира и прямым путем на голгофу! И она не замедлила прийти. 5 апреля 1933 года, в самую годовщину пострига, иеромонах Никон был арестован и сослан в сибирские лагеря на пять лет строить будущий Комсомольск-на-Амуре. О том, что там перенесли заключенные, невозможно без содрогания слушать, читать, вспоминать.
Батюшка почти ничего не рассказывал, но в одном из писем охарактеризовал этот период своей жизни так: «Это было действительно отречение от всего. Наше поколение (их уже мало в живых) буквально было навозом для будущих родов. Потомки наши не смогут никогда понять, что пережито было нами. Достойное по делам нашим восприняли. Что-то вы воспримете? А едва ли вы лучше нас.
Да избавит вас Господь от нашей участи!»
Вследствие зачета рабочих дней, а в действительности прямым Божиим чудом батюшка был досрочно освобожден в 1937 году. Его принял отец товарища по реальному училищу в свой дом в Вышнем Волочке в качестве прислуги. Это был очень авторитетный в городе врач-хирург Михаил Львович Сергиевский (1872–1955), заступничество которого потом не раз спасало отца Никона от нового ареста. Но здесь ему пришлось пройти еще один суровый курс науки терпения и подвига. Жена врача, Александра Ефимовна, и ее сестра, также врач, Елена Ефимовна были убежденными атеистками и в открытой, часто саркастической форме выражали свое отношение и к христианству, и к своему монаху-служке. Однако окончились их насмешки и ирония тем, что в конечном счете обе сестры полностью оставили атеизм и стали настоящими христианками, одна стала даже монахиней. И привели их ко Христу не просто ум, энциклопедические знания батюшки и ясные ответы на самые, казалось бы, сокрушительные вопросы о христианстве, но в неизмеримо большей степени его истинно христианская жизнь, подвижничество и поразительное терпение.
С открытием церквей батюшка приступил к священнослужению. В 1944 году он был назначен настоятелем Благовещенской церкви города Козельска Калужской области, где и служил до 1948 года. Здесь он жил на квартире у монахинь в маленькой (5–6 м2), отгороженной тесовой перегородкой комнатушке, вел строгий, подвижнический образ жизни, был очень истощенным.
Батюшка любил служить Литургию и совершал ее не только в воскресные и праздничные дни, но и в каждую среду, пятницу, субботу и даже в небольшие праздники. Совершал богослужения просто, сосредоточенно, без малейшей искусственности. Как правило, проповедовал за каждой Литургией, иногда и за вечерним богослужением, нередко и в будни, даже если народу было немного. Его проповеди производили сильное впечатление своей искренностью, постоянным обращением к святым отцам, глубоким пониманием духовной жизни.
В 1948 году отца Никона начали в полном смысле слова гонять по приходам: сначала перевели в город Белёв, затем — в город Ефремов, далее — в город Смоленск. Его проповеди не давали покоя уполномоченным по делам религии, нередко и собратьям тоже. Из Смоленска в том же 1948 году он был направлен в город Гжатск (ныне Гагарин), по оценке батюшки — в ссылку. Встретили его неприветливо, местное начальство предупредили, что едет проповедник, и за ним велась постоянная слежка. Это было тяжелое для внешней жизни Церкви время. В одном из писем отецНикон выразился так: «Анаконда сжимает свои объятия». Здесь он претерпел немало невзгод. Но в духовном отношении, по словам самого батюшки, гжатский период жизни многое дал ему в познании себя, в понимании сути молитвы мытаря, начального смирения. «Вот Игнатий (Брянчанинов), да вознаградит его Господь, все время говорит об этом. Его вы теперь не понимаете. Все у него внутри звучит мысль о смирении. Что же такое смирение?
У меня к пониманию смирения был такой переход. Однажды мне пришла мысль, совершенно отчетливая и ясная: а что такое все наши дела, все наши молитвы, наше всё?! Надо лишь взывать, как мытарь: “Боже, милостив буди мне, грешнику!”
(см.: Лк. 18:13). Сердце вот тут-то у меня и поняло, поняло, что самое существенное — это милость Божия. Это было понятно не умом, а сердцем.
И вот с этих пор я стал обращать в себе эту мысль, жить этой мыслью, молиться этой мыслью, чтобы Господь не отнял, а развил ее».
В своих проповедях и беседах отец Никон предупреждал, что свидетельством истинной духовности являются не чудеса и явления, не прозорливость и исцеления, тем более не духовные одеяния и слова о духовности, но осознание своей грешности, смирение в душе (а не на языке), умная, то есть нерассеянная, молитва. В понимании этого вопроса батюшка неуклонно следовал наставлениям свт. Игнатия (Брянчанинова). Его учение он рассматривал как наиболее доступное из святых отцов и потому самое полезное для нашего времени. «Без него, — писал подвижник, — понимать древних отцов, а главное, применять их к себе почти невозможно».
Отец Никон перед кончиной более двух месяцев не принимал никакой пищи. Но не было в нем уныния или скорби. Он был спокоен, сосредоточен. Почти до самой кончины — на ногах. Врача вызывать не разрешил. Своим близким и родным батюшка оставил завещание следующего содержания:
«Очень прошу всех родных и близких твердо держаться православной христианской веры и прилагать до смерти все усилия ко спасению души через исполнение евангельских заповедей и частого (не меньше одного раза в год2) исповедания грехов и причащения. В течение моей жизни я находил утешение в самых тяжких обстоятельствах и искушениях лютых — в вере в Господа Иисуса Христа и в молитве.
Прошу жалеть и любить друг друга, помогать взаимно в материальной и духовной нужде. Где мир и любовь — там Бог, там радость и спасение, а вражда и зависть — от дьявола. Спасайтесь».
___________________________________
1 Здесь и далее цитируется с магнитофонной записи. — Здесь и далее примечания составителя.
2 Среди близких отца Никона были те, кто не делал и этого. Батюшка призывал причащаться насколько возможно чаще.
